Сырок
Эту историю мы никому не рассказывали. Я много писала о войне, но почти не писала о том, что происходило лично со мной и с моей семьей. Во-первых, чтобы избежать узнаваемости, ведь в то время мы жили на оккупированной территории, во-вторых, все происходящее было настолько сильным психологическим потрясением, что мы старались, вернее, наша память делала все, чтобы поскорее забыть черные дни оккупации.
Меня в соцсетях поддерживало много людей, и, осознавая свою ответственность перед ними, я просто сжалась, чтобы не расплескать на друзей, ту чашу боли, которая была собрана в душе. Ведь многие дни, а иногда и часы страшного 2014 года, были переполнены не только эмоциями, но и банальными страхом и безысходностью.
Сегодня, перечитывая новости из родного города, я все же поняла, что должна не только суммировать их в своеобразную новостную линию, ведь это очень важно знать, чем живет зона, а и делиться личным опытом. Ведь именно он, наш горький опыт людей, увидевших и прикоснувшихся к войне, может послужить уроком и заставит задуматься тех, для кого это еще просто игра, новости из другого, не касающегося их мира.
Мы не верили, что «русский мир» задержится на нашей Луганщине надолго. Особой поддержки не было. Больше молчаливого согласия и какой-то личностной истерии.
Военные действия быстро откатились от границы. Город Свердловск, был в глубокой оккупации, но мы ждали возвращения Украины.
Мы видели, как освобождали Мариуполь, как зачистили от «хнр» Харьков, и уверенно ждали победу. Да и выезжать было опасно. Город, оказавшийся в оккупации, буквально попадал в зависимость от банд, кружащих по степям Луганщины. Дороги простреливались. На дороге, ведущей из Лутугино, «ГРАДами» расстреляли колонну, идущую под белыми флагами. Погибли люди, которые, собрав необходимое в свои машины, пытались выехать из оккупации.
Опасно было уже не столько в городе, как за его пределами.
Люди, называющие себя «защитниками» смело индульгировав себе право убивать, грабили и крушили все, к чему могли прикоснуться. Грабили даже тех, кто ездил под флагом «лнр» или РФ. Война, она ведь спишет. Разбои на дорогах стали банальностью. Поэтому, осознав опасность перемещения между городами, мы решили оставаться в доме.
Лето прошло жарко и обстрельно. Мы пережили обыск и вызов в комендатуру по доносу, но так как в компьютере ничего не нашли, компроментирующее меня, как шпиона, а только судебные дела по типу «шахтер Синельников против ПФУ», да и сам компьютер остался в комендатуре с печатью «конфисковано», то опасаться было уже и не чего. Ну, так мы думали.
Летом и правда было не так страшно. Мы не покидали дом, редкие поездки на дачу за овощами – и все. Ни я, ни дети не выходили никуда. Даже в город. Свой дом, свое хозяйство, позволяли минимизировать и затраты на проживание, и общение с людьми.
Старшая дочка как раз закончила школу. Выпускной-2014 под канонаду русских «ГРАДов» и напутственное слово директора СШ № 7 Косякова: «Дети, вас ждут большие дороги земли русской»…
Запрет на появление в вышиванках – «здесь люди, которые воевали», – и плачущие выпускники, не смотря на запрет поющие акапелла «Чернобрывцы».
А вот младшей осенью нужно было продолжать обучение…
Целое лето я потратила на то, чтобы объяснить детям новое правило жизни – безопасность. Безопасность во всем…
В одежде – длинные юбки, брюки, блузки с длинными рукавами, лучше платок на голове.
Молчать! Молчать вне зависимости, что несет собеседник. Не спорить, не доказывать – молчать!
Все, что лежит на земле, может быть опасно, даже, если это игрушка или тетрадка.
…Но могла ли я все учесть? Конечно же нет. Ведь мы ничего не знали о войне.
Школьный сентябрь начался нервно, и даже ожидаемо. Детей в школе стали расспрашивать, кто из родителей не поддерживает «лнр», ввели сочинения-опросы, анкеты-допросы. Я сделала замечание, что данные вопросы не относятся к школьной программе и попросила директора не вмешивать детей в политику.
Директор СШ № 7, ярый социалист, организатор и участник майского «референдума», улыбнулся и заверил: в школе не допустят разделения ни по политическим, ни по религиозным, ни по языковым взглядам. Все будет, как прежде. Дети – вне войны!
Во избежание каких-либо «недоразумений» мы водили и забирали свою восьмиклассницу из школы. За руку. Под косые взгляды педагогов. О том, что я не поддерживаю «русский мир» и «лнр» в школе знали все. «Просто не было доказательств, а мы же не орда, – так прокомментировал мою свободу, один из родителей-«ополченцев». – А она юрист, и бате пенсию высудила, людям же много помогла, за нее в городе много заступаются, хотя она нас не понимает, но это ее право на мнение… Мы же не орда».
Я постаралась сгладить ситуацию, и на первом же родительском собрании, сидя между людей в камуфляже, рассказала о израильско-палестинском конфликте, мировом опыте, участии детей в войне, неокрепшей психике, о недопустимости манипуляции ребенком, как о преступлении против него, привела примеры из довоенных судебных дел с участием несовершеннолетних, заговорила об уровне сиротства в России, наркомании, алкоголизме, как факторе возможного психологического слома ребенка. А еще о фашизме, отличительной и характерной чертой которого являлось преследование людей по национальному или расовому признаку.
Меня не перебивали, слушали, задавали вопросы.
Решение было на удивление спокойным: да, детей в войну ввязывать нельзя. И создание «лнр» не повод преследовать за взгляды, язык или национальность. Донбасс – многонационален. Даже в классе были мусульмане, представители разных религиозных конфессий, свидетели Иеговы, протестанты.
Учительница даже сказала, что желательно такие собрания провести во всех классах, так как среди детей начались конфликты на политической основе.
Да, этого мы тоже не учли, и не были к этому готовы. К тому, что одни дети начнут защищать свою Родину – Украину, а вторые – будут повторять то, что слышать дома: укрофашизм, «лнр», Россия, Путин…
Оказалось, что в классах дети даже сидят за партами – «укропы» с «укропами», «новороссы» с «новосроссами». Флажки, символика. Военная форма. Камуфляж.
Оказалось, что многие дети все лето стояли на блокпостах с родителями, и даже стреляли…
Фото-селфи, – на танках, с убитыми, – часы, снятые с убитого, гильзы, шевроны – стали неотъемлемой частью жизни детей.
Оказалось, что многие дети проходили страшную ломку, так как были за Украину, чувствовали себя украинцами, мечтали о ВУЗах Харькова, Днепра и Киева, а родители хотели иного – «поедешь на заработки в Москву, может, там замуж удачно выйдешь, ну, хоть заработаешь»…
Мы не были к этому готовы. Никто!
Так прошло три недели учебного процесса. Мира становилась все замкнутее, а мы все чаще поднимали вопросы переезда, и рыскали по интернету в поисках вариантов.
В конце сентября, забирая дочку из школы, я, взяв ее за руку, вдруг ощутила невероятную тяжесть: она шла так, как будто к ногам были привязаны гири. Шла и молчала. Опустив плечи. Мне стало страшно.
Ведь она полностью зависела от моих решений. Как любой ребенок. А я могла ошибиться.
– Мышка, – мы, так уменьшительно называли дочку, – я тебя люблю, сильно-сильно, и мне еще страшнее от этого, – начала я разговор. – Я хочу тебя защитить, но не знаю, как и отчего. Мы – заложники войны! Но это не значит, что мы ее рабы. И если нужно организовать побег, и если пришло время организовать побег, и если мы, взрослые к этому не готовы, ты должна быть готова, понимаешь?! Иногда решение можно изменить, если кто-то несчастлив из-за него. Решение, это всего лишь набор вариантов. Как пазлы. Мы берем пазл – это решение – и ставим его в свою жизнь. Но, вот незадача, картинка вроде бы и такая, но не складывается в точности с фоном. Что мы делаем? Меняем пазл! В этом наша сила и мудрость. И если мы, слепондяи-взрослые, не можем различить цвета пазла, что мешает тебе, равному члену нашей семьи сказать: «Мама, папа, вы шо, нэ туды», – я старалась хоть немножко сгладить ситуацию юмором.
Она подняла на меня тяжелые глаза. Они были сухие, без слез, но очень жесткие.
– Они казнили Сырка! – сухо и тяжело сказала дочка. И замолчала.
Сырок, это, – ну, и такое бывает у восьмиклассниц, – был ее школьный пенал-мягкая игрушка в форме зайца. Розовый заяц-пенал.
Она как-то, задолго до войны, увидела его в «АТБ» и изобразила капризного ребенка. Мы дурачились, делая покупки, она дула губки и топала ножками: «Ыыыыыы, купи зайцаааааа, на ручки хаааачу!»
А я, подыгрывая, дразнила ее и делала строгий вид: «Больше трагизма, не верю!», – а потом так же дурашливо: «Ыыыыыы, хачу шампуньку и мыльные пузырикиииии!» Сзади шли муж и наша старшая дочь, и смеялись над нами до слез. Естественно, мы тогда купили и зайца, которого она сразу назвала Сырок, и шампуньку, и мыльные пузыри, и мои взрослеющие дети дурачились, пуская их прямо в машине, когда мы ехали домой.
Мы всегда были не просто мама и дочки, или папа и дочки. Мы всегда были одного возраста, и друзья. Все!
Я сжала ее руку и замолчала. Так, молча, мы пришли домой. Я поняла дочку без лишних пояснений. Дома, отозвав мужа в сторону, я сказала: «Надо готовиться к переезду. Мира в школу больше не пойдет!» – он просто кивнул.
Оказалось, что одноклассники забрали у девочки ее пенал, Сырка, и казнили его, распяв на доске, назвав «укропом». Она, осознав уровень агрессии и опасности, не стала перечить, спорить, защищать любимую игрушку, она подыграла, сделала вид, что ей все равно, не дав одноклассникам получить удовольствия от слез и унижения.
В школу она рвалась. Мы долго уговаривали ее посидеть дома. Она защищала одноклассников, поясняя, что это не они, это из-за их родителей, которые постоянно говорят об «укропах» и фактически создают для детей другой мир. И даже, говорила, что, если не пойдет в школу, это будет ее проигрыш. Была категорична и на следующий день пошла в школу с гордо поднятой головой. А я все уроки просидела в школьном дворе. Я понимала и ее решение, и то, что следующим казненным «Сырком» будет она лично. В школе нарастали агрессия и фанатизм, подогреваемый, как учителями, так и родителями.
Я все же уговорила дочку не ходить в школу, так как фактически из-за стресса, сама уже находилась на грани срыва. Мы пошли в больницу, надеясь, что справка о болезни, поможет нам чуть-чуть скрыться от школьных проблем.
Поход и общение с кем-либо – еще одно испытание. Ведь все уже были по разные стороны баррикад. И вчерашний врач, мог оказаться сегодняшним доносчиком.
Многие врачи на время обстрела разъехались из города. Это даже стало для меня открытием. Пустые, закрытые кабинеты. Даже у тех, кого я видела на русскомирных митингах.
Наша педиатр сидела в кабинете. В белом халате с вышитыми маками на кармашке. Я глянула на маки, задержала взгляд, и, выдала себя улыбкой. Она улыбнулась в ответ. Мы поняли другу друга. Да, вот это мы научились делать быстро. Опознавать, кто кому оккупант, с первого взгляда и слова.
Оставив Миру в коридоре, ведь на самом деле мы не болели, я тет-а-тет, поговорила с врачом. Она тоже собиралась уезжать, ждала, сообщения от мужа, который уже искал жилье в мирной части Украины.
«Они здесь все сошли с ума», – мы сказали синхронно.
Так благодаря фее в белом халате мы получили справку, вернее – ряд справок о болезни, лечении, и даже, различных анализах без дат. Да, это было нарушение, но оно тогда спасло нам жизнь.
Это дало нам два месяца форы в подготовке побега. Да, именно побега. К нам приходили учителя, звонили дочке, и контролировали, где мы находимся. А я снова попала на карандаш к ополчению, как возможный «беглец». Специалистов в любой области, умных и даже патриотично «потенциально опасных» из зоны старались не выпускать. Почему – я не знаю…
На следующий день, я отнесла справку и страдальчески рассказала, что, мол, малая опять что-то не то съела и у нее обострение, нужно прокапаться… Я уже почти дошла домой, как из школы позвонила встревоженная кума, и спросила: где дочка? Я сказала: заболела, – мало ли, кто попросил ее позвонить. Мы уже начинали не доверять даже родным и знакомым, ситуация с доносами приобретала угрожающий характер.
«Дети принесли в школу гранаты, автомат, полностью заряженный. Играли в коридоре. Наставляя оружие на детей. Типа расстрел. Там были и одноклассники твоей малой», – рассказала кума.
Чудом никто не пострадал. Автомат был на предохранителе. И дети, те, кто увидел эти «игры», тут же позвали директора. Я оказалась не единственной мамой, потратившей время на обучение детей системе безопасности и выживанию на войне.
После этого из школы начался массовый отток детей. Я считала «больных» и радовалась, понимая, что многие из них, приняли правильное решение.
Выехав, мы жили у друзей в селе Хоцьки, которое приняло нас теплом, заботой и подарило много замечательных друзей, в том числе и ребенку в школе. Дочке было сложно адаптироваться с посттравматическим синдромом, она боялась ходить в школу и общества, мы долго с ней работали, чтобы она решилась пойти к детям. Огромная заслуга в ее реабилитации – это такт, любовь и внимание педколлектива и детей села Хоцьки.
Но вот я, расслабившись, сделала ошибку… Я купила ей точно такого же «Сырка», идентичный «погибшему» пенальчик-игрушку. Розовый заяц.
– Мышка, смотри, – я протянула ей пенал, – твой Сырок!
Она жестко глянула на меня. Сжала губы:
– Мой Сырок погиб! А это просто пенал. Мама, когда ты повзрослеешь? – и ушла, закрывшись в себе.
Я стояла с этим мягким пеналом в руках и плакала, понимая, насколько сильно война изменила моего ребенка. Пенал потом дочка все же забрала, но он был просто пенал. Возможно, это даже и лучше.
Готовность к войне
Когда на Луганщине заговорили о том, что будет, как в Крыму, страшно было все. Потерять дом. Родину. Было страшно видеть военных с оружием. Обстрелы.
Но, поверьте, все это ничто по сравнению с тем, что происходило с людьми…
Представьте, свой привычный мир. Да, что представлять. Оглянитесь вокруг – нас окружают десятки, сотни, тысячи людей: коллеги по работе, соседи, работники ЖКХ на дороге, водители машин, пассажиры, едущие с вами в одной маршрутке, врач, назначающий вам лечение, учителя и воспитатели, которым вы доверяете своего ребенка, родственники, почтальон, случайный прохожий, продавец в магазине, парикмахер… В общем все то, на что мы не обращаем внимания, но оно является важной частью нашей жизни.
В один момент это все становиться не просто частью вашей жизни, мимо которой, вы часто проходите мимо, воспринимая все это, как должное, бытовое и банальное составляющее мира. Все это становится агрессивной частью вашего мира, подавляющей вас, пожирающей вас, сводящей вас с ума своей безумной агрессией и жаждой самоуничтожения.
Изменения социума на Луганщине шли на часы. Еще вчера ты улыбался соседке, когда утром бежал на работу, а сегодня, выходя из дома, стараешься прошмыгнуть мимо нее незамечено. Она стоит, как мраморная кариатида, выпучив мертвые, безумные глаза, перекошенный ненавистью рот и крик, вбивающий в тебя иглы: бандеры, бандеры, на нас напали бандеры, Путина надо звать, Сталина, расстрелять всех, всех!..
Истерика или истерия накрыла многих. Думаю, ну, судя по моему окружению, это было больше 85 процентов населения. И эта истерия раскрывала в людях что-то такое, что напугало меня больше, чем оружие и обстрелы.
Обещание и ожидание России на Донбассе сорвало с социума маски. Нет, не надело, а именно сорвало. Вот эти сегодняшние: «нас обманули», «мы не этого хотели», – это уже одетые маски. Тогда, весной 2014 года, люди, окружающие меня, в один миг стали настоящими.
Я назову это обнулением морали и уже, потом, выехав, продолжая наблюдать за развитием событий, анализируя прошедшее, я не раз остановлюсь и акцентирую внимание на генной памяти или голосе крови.
То, что звучало из вчерашнего тихого сантехника дяди Пети, потрясало: Убить! Убить! Грабить!
Разговоры были не о политике, ну, и о политике тоже, но, как-то меньше. Для меня это тоже было открытием. Ведь в красный угол ставились политические вопросы – присоединение к России, независимость от Украины, смена политического, языкового, конституционного поля.
Но эти лозунги звучали только от политиков. Вчерашние милые соседи, рассуждали о том, что нужно идти в ополчение, так как можно разграбить Киев, Берлин, привезти домой много вещей, а возможно, денег и золота.
У милых соседей был хороший дом с евроремонтом. Он – экс-милиционер, она – домохозяйка, дочка начальника шахты. Джип в гараже. Загранпаспорта. Каждый отпуск – на море в Турции или Египте. И… трясущиеся руки, налитые кровью глаза, машины, сгружающие ночью награбленное ими за день. И разговоры: убивать!
Убивать киевлян. Потом идти на Одессу, там всех убить и забрать квартиру у моря, и на Львов, во Львове просто всех убить и разграбить, они же там заграницей работают, есть что взять, и на Берлин, пригнать хорошую машину, лучше две или три, и кухонный комбайн, пять, и ковер.
Стоящий рядом сосед-чернобылец, заискивающе смотрит соседу экс-менту в глаза: «Не бросай, друг, браток, мы же русские, возьми с собой, я на тебя работать буду, мыть, стирать, убирать, ты себе лучшее забирать будешь, а мне, то, что останется».
Мир менялся не политически, нет. Мир менялся «не отдавать кредит», «награбить», убить», «отомстить».
Представьте: вы привыкли, идя на работу попадать в привычный, мирный офисный, планктонный социум… Буквально на следующий день ты попадал в совершенно другой мир, наполненный совершенно другими людьми. И вчерашние разговоры – «вчера пекла тортик», сменяются на – «мой муж командир ополчения, взяли банк, привез мешок денег, что твой сопли жует».
Вот это было страшно. Это было невыносимо. Неосозноваемо.
И, ах, да, будет, как в Крыму.
«Россия спишет все наши преступления, нам за это ничего не будет, мы же убиваем укропов, это не люди, так, третий сорт, а я еще бы и молдаван, евреев, цыган и азеров бы вырезал, просто раздражают сильно», -это уже сын нашего директора школы. Взрослый, состоявшийся бизнесмен, член социалистической партии Украины.
Мы не были готовы к войне. К оккупации. К обстрелам. В нашей стране не было армии, мы ни на кого не нападали. Мирная жизнь расслабляла, работа давала уверенность в завтрашнем дне. Скоро лето и отпуск. Война не вписывалась в наши планы. Война стала оксюмороном 2014 года.
Война в нашем понимании была больше картинкой из советских фильмов – фашисты, говорящие на немецком языке, танки со свастикой и красные звезды, обозначающие наших.
Мы были не готовы к тому, что фашисты будут говорить на одном, понятном, родном для многих русском языке, который с детства мы учили в школе.
И если логика еще подводила нас к выводу, что оккупант вряд ли будет другом, даже, если он русскоязычный, то представить себе, что твой сосед придет тебя убивать из-за банальной зависти, обиды, после ссоры происшедшей десять-двадцать лет назад, ты не мог.
Мы не были готовы к доносам. Мы не были готовы понимать, когда брат или сестра пишут донос: «он/она наводчик укропов, правосек, прошу расстрелять, а имущество отдать мне».
Мы не были готовые, что врач, коллега по работе, сосед, учитель может не просто с тобой разговаривать, а собирать сведенья о тебе, защищая безопасность «своей страны».
Мы не были готовы к войне, но звук выстрела быстро настраивает на восприятие реальности, и включает систему безопасности, но вот обнуление морали, никак не связанное вроде бы с войной, оказалось опаснее обстрелов.
Вряд ли те, кто поддерживает «донбасских повстанцев» в Москве, Киеве или той же Одессе, знают, что истинными желаниями «повстанцев» были грабеж, мародерство, не взирая на флаги, символику и поддержку.
Убивали русскоязычных русскоязычные. И поддержка «русского мира» не давала защиту от «русского мира». Возможно потому, что «русский мир», оказался не таким, как его представляли его адепты, проживающие в постсоветском пространстве. Цель России не в создании, а в разрушении. Жаль, что тогда на Донбассе это понимали единицы.
Понимают ли сейчас? Там, в оккупации, думаю, что да, но не признают своего участия и вины. Именно те перемены, разговоры и желания стоят между честным признанием тех, кто «мы не этого хотели». Им же нужно будет сказать, чего именно они хотели. В жажде крови не признается никто.
Поэтому, здесь в мирной Украине, как и на территории постсоветских стран, еще нет осознания войны. «Не стреляют» – один из критериев мирной жизни. Так и у нас стрелять не сразу начали. Вот только люди изменились сразу. Сбившись в стаю, став под триколоры, обозначив себя, индульгировав себе, разделив на «своих» и «чужих», вобравших ноздрями запах крови, люди изменились, и эти изменения в них стали моим самым большим потрясением за всю войну…
Олена Степова
